Этот неописуемый момент, когда весь город, - абсолютно весь, без исключения! - веселится.
Этот день называли по-разному: праздник дураков, праздник Осла или же просто карнавал. Дети шили к нему весёлые костюмы, мастерили ушастые и рогатые шляпы, плели венки, разрисовывали лица соками ягод и старыми красками, то и дело каждый час подбегая к озеру, чтобы в очередной раз полюбоваться делом своих рук. Яркие лоскутки на юбках, кафтанах, рубашках, платьях и штанах пестрели в толпах народа, да так, что в глазах стояла мигрень. Маски были самые разнообразные: длинные носы, узкие и хитрые глаза, бумажные улыбки, огромные уши... Дети - основная масса веселившихся - резво бегали по людным улицам, неумело кружились в танцах, врезались в родителей, воровали фрукты, теряли туфельки на каблучках и с пряжкам и просто хохотали, да так громко и весело, что у Нори аж сердце сжималось от горечи и зависти. Ведь они веселятся, а ей нельзя. Это было так несправедливо, так нечестно!..
Молодые-юные девушки надевали в тот день самые лучшие наряды, пекли хлеба и приносили множество сладких фруктов и вин. Они тоже впускались в пляс, одаривали парней игривыми, но по-девичьи кокетливыми взглядами, играли на музыкальных инструментах и пели. Кто фальшивил, как мог, а кто выводил голосом каждую букву, словно надеясь, что сейчас, по приказу каждого нежного звука, с неба будут сыпаться золотые монеты.
И только отец Нори и она сама в этот чудесный день не веселились. Ареш-старший был хмур, угрюм,а  его голубые глаза уродливо посерели, своим оттенком напоминая сальную шерсть неотёсанных крыс. Он с какой-то затравленной злобой смотрел на веселящихся, одаривал их презрительным взглядами и чуть ли не плевался детям в лицо. Дочке было стыдно за него, и одновременно она не могла ничего сказать - боялась.
Нори пряталась в тени своего дома, с упрёком смотря на отца с крылечка, вздрагивая от каждого резкого слова и косого взгляда, по-воробьиному хохлясь и со злостью и болью выдирая из плеча проступившие перья.
- Нори, почему ты не веселишься? - мать тихонько опустилась рядом и протянула дочке пирожок. Она всегда умела незаметно подкрадываться, будь у неё хоть каблуки до небес. Хотя, такой роскоши она позволить себе не могла.
Девушка благодарно кивнула и откусила немного тёплого хлеба, чувствуя во рту приятно послевкусие и бархатный аромат.
- Так нельзя же, - помедлив, ответила Нори.
- Кто тебе сказал такую чушь? - с улыбкой поинтересовалась матушка.
Феникс не ответила, лишь молча положила локти на колени. И было в этом жесте столько скованности, как будто её приковали к крыльцу цепями.
- Опять отец, да? Снова за своё взялся? - тихо и рассерженно промолвила мать и вдруг успокаивающе прижала дочку к своему плечу...

Юная Нори сидела, подтянув под себя коленки, и слушала мамины россказни. Она рассказывала, как людям весело, как им смешно, как мастера, шуты и акробаты приезжают сюда дарить людям смех, как в пекарнях пекут самые вкусные хлеба, как девушки танцуют с парнями и как дети и взрослые вместе прыгают через костёр...
- Мам, я... Я пойду, - решительно оборвала женщину Ареш и поспешила к центральной улице, тихонько топая босыми ногами.
Это было невыносимо. Нечестно, несправедливо, противно... Почему отец запрещает ей веселиться, как это делают все? Что в этом плохого? Нори бежала, чувствуя, как камушки впиваются в загорелые ступни и как песок больно трётся между пальцами. Девочка просто хотела убежать от всего. Убежать от мамы-искусительницы, которая так упорно уговаривает её, от сурового отца с глупыми и непонятными законами, от веселящихся детей с их глупыми масками, от криков и смешков... от всего этого! От всех! Сердце бешено колотилось, ноги подгибались, дыхание сбивалось, а глаза чуть ли не горели, как будто в них налили горячий песок, который предательски трётся и мешает. Всегда, когда девушка хочет плакать, глаза становятся сухими, как пустыня. Остановившись, Нори задрала голову к небу и коротко всхлипнула. Никого рядом не было, никто не мог её услышать.
Девушка разрывалась на части. С одной стороны, её тянуло танцевать, смеяться и веселиться, а с другой - отождаться и тихо посидеть в лесу. И этот выбор был мучителен. Голова казалась хрустальным бокалом, которого изнутри бьют два молота - оба крошат хрусталь и оба одиноковы по силе...
- Что ты тут делаешь? - из-за ветвистого цветущего куста выступил высокий светловолосый мальчуган с водянистыми глазами. Нори его знала, но всё время забывала его имя.
От безымянного исходил тонкий весенний аромат цветения; его плечи были усыпаны крошкой белых лепестков, упавших с того куста, из-за которого он вышел, а за ухом торчала стройная веточка с роем мелких бутончиков. - Праздник уже начался. Ты идёшь?
Вот он момент, когда ты решаешься. Мучительный выбор исчезает, словно его сдул лёгкий и порывистый ветерок, а остаётся лишь решимость и осознание того, что назад пути - нет...

Нори крутилась в танце, взмахивая тонкими руками и задорно посвистывая. Ей ещё никогда не было так хорошо! Дети с масками и странными костюмами не казались дураками, все парни стали красавцами, акробаты - мастерами своего дела, шуты - весёлыми и хитрыми актёрами, а мама и папа... Они просто исчезли.
Это странное чувство, когда вливаешься в толпу, когда чувствуешь её ритм и не боишься стать кем-то другим, сделать что-то не то... И сейчас, покачиваясь на волнах блаженства и переполнявших её чувств, Нори сделала шаг навстречу светловолосому пареньку и в следующих миг... замерла.
Папа всё это время хмуро смотрел на неё из тени высокого дерева. Словно зверь на добычу. Словно вор на что-то чужое. На дне его голубых глаза прояснились белые прожилки злости и бескрайнего гнева...